Александр ХАКИМОВ
В далеком уже 1976 году, когда я заканчивал девятый класс, по телевизору показали детский фильм, который запал мне в душу намного глубже, чем иные взрослые кинокартины. Назывался он «Красный петух плимутрок» и снят был на студии имени Довженко режиссером Михаилом Беликовым. Вот его сюжет.
В простой советской деревенской семье происходят постоянные ссоры — мама ругается с отцом, отец — с бабушкой… а десятилетний мальчик Валя пытается их примирить между собой, но у него ничего не выходит. И вот на одном из деревенских праздников ребенок видит петуха, который забавно отплясывает под балалайку дрессировщика. И родители мальчика Вали в эту минуту весело смеются, позабыв о распрях. Тогда мальчик решает поднакопить денег и приобрести подобного петуха. Валя простодушно надеется, что эта забава вернет в семью мир и взаимопонимание. Валя покупает красивую птицу породы плимутрок и несет ее дрессировщику.
И дрессировщик наглядно показывает мальчишке, как петухов обучают плясать. Оказывается, их просто-напросто ставят на горячую сковородку, накрывают сверху перевернутой корзиной и начинают играть на балалайке. Петух подскакивает на месте, чтобы уберечь лапки от ожога, и в его птичьей памяти это действие крепко-накрепко связывается с балалаечным бренчанием. И так изо дня в день, пока не закрепится нужный условный рефлекс. В дальнейшем стоит лишь заиграть на балалайке — и петух начнет смешно подскакивать. Просвещенный ребенок впадает в форменную истерику, а садюга-дрессировщик вполне искренне недоумевает: ведь по-другому же никак не получится! Только так, через боль!
И тогда Валя отказывается от своей затеи — не нужно ему такого счастья, через мучение петуха… Вот такой вот потрясающий фильм, снятый по одноименной новелле Гария Немченко. Признаюсь, я никогда не любил смотреть на дрессированных зверей в цирке. Предпочитал акробатов, клоунов, жонглеров, иллюзионистов-искусников собственного тела. Особенно уважал першистов, которые вертикально держали на лбу тяжелый шест, а на шесте — парочку-тройку гимнасток (с годами на лбу у таких циркачей нарастала твердая костная мозоль). А животные, которых заставляли делать несвойственные им вещи, не вызывали у меня никаких иных чувств, кроме жалости.
Потому, возможно, в памяти всплывали арены Древнего Рима, где гладиаторы на потеху почтеннейшей публике резали не только друг друга, но и ни в чем не повинных львов, тигров, слонов, крокодилов, медведей, быков, волков, страусов, привозимых со всех концов Европы, Азии и Африки. Возможно, я не люблю дрессированных животных и по другой причине — оттого, что слишком хорошо знаю, какими методами зачастую достигается эффект. В одном очень смешном и вместе с тем очень горьком цирковом анекдоте шпрехшталмейстер объявляет: «Выступает всемирно известный дрессировщик и его летающие слоны!»
На арену выбегают слоны и под щелчки кнута взмахивают ушами, взмывают в воздух, делают несколько кругов, потом приземляются и убегают за кулисы. Публика неистовствует.
Далее шпрехшталмейстер объявляет: «Говорящая лошадь того же всемирно известного дрессировщика!» На арену выходит тощая, понурая лошадь и в полной тишине грустно говорит человеческим голосом: «Меня тут бьют. Меня тут жестоко бьют. Зверски бьют. Но если б вы только видели, как бьют слонов!» Также я терпеть не могу зоопарков, хотя отлично понимаю их роль в жизни человечества. Но даже ухоженные, комфортабельные зоопарки Европы и Америки не вызывают у меня особого восторга, не говоря уже о некоторых зоопарках постсоветского пространства, смахивающих на Аушвиц для зверей.
С другой стороны, как же без зоопарков? Не всем ведь доступен длительный вояж по свету, в ходе которого можно воочию увидеть африканских слонов, австралийских кенгуру, амазонских кайманов и арктических белых медведей, а в зоопарке — вот они, все, приходи и любуйся. И, может статься, их созерцание заметно повлияет на развитие кругозора и становление личности детей — я имею в виду нормальных детей, а не таких, которые бросают камни в птиц, тычут палкой в клетку с лисами или подсовывают горящие сигареты обезьянам (я сам какое-то время проработал служителем в бакинском городском зоопарке и навидался всякого, отчего моя неприязнь к зоопаркам только окрепла). Я всячески приветствую заповедники и национальные парки, в которых егеря охраняют диких животных, зверей от жадного и безрассудного двуногого зверя под названием «человек разумный с ружьем».
Есть такие… спортсмены, старающиеся перещеголять друг друга — кто больше завалит ни в чем не повинных тварей. Еще я приветствую, например, Центр, основанный великим английским натуралистом и писателем Джеральдом Дарреллом на острове Джерси — там располагается своего рода резерват, «неприкосновенный запас» тех видов животных, которые в естественных условиях могут просто-напросто безвозвратно исчезнуть. И если такое все же произойдет, то восстановить вид можно будет из запасников Центра.
При всем моем уважении к семье Берберовых и их уникальному эксперименту я все же считаю, что крупным хищным зверям не место в городских квартирах. Противоестественно это, понимаете? Лев так же нелепо выглядит в городской квартире, как, скажем, человеческий ребенок в вонючей железной клетке. Кроме того, лев — он лев и есть, и кто знает, какие мысли таятся в его лохматой башке? Лет двадцать назад я брал интервью у дрессировщицы московского цирка, приехавшего на гастроли в Баку. Помимо прочего, она рассказала о трагическом инциденте, который случился с ней незадолго до этого.
Один из ее львов вдруг взъярился и начал драть когтями дрессировщицу. Его отогнали с помощью брандспойтов и железных багров, женщину удалось спасти. Она простодушно поведала мне, что треск человеческой кожи, разрываемой кривыми львиными когтями, очень похож, оказывается, на треск разрываемого коленкора, тетрадной обложки, например… Я надолго запомнил это сравнение… И все буквально кипит у меня внутри, когда у загородных чайхан и духанов я вижу клетки с сидящими в них измученными медведями или волками. Подобному бесчеловечному обращению подвергались разве что британские солдаты Второй мировой в японском плену.
Чаще всего медведь сидит в тесной железной клетке, под лучами палящего солнца или, наоборот, под дождем и ледяным ветром, и в него тычут палками и швыряют окурки все, кому не лень. И это уже не медведь — это некое живое (пока что) существо со свалявшейся шерстью и обезумевшим от переносимых страданий взором. Но помните — измученный, грязный, униженный, полуголодный, пропахший нечистотами зверь все равно остается зверем. И не дай вам Бог, обидчики, оскорбители и просто зеваки, оказаться на расстоянии вытянутой лапы…
Бывали такие случаи, когда гнев и ярость медведя обрушивались на подвернувшегося ему неосторожного человека, и далеко не всегда доставалось истинному виновнику, вот что обидно… Я по натуре незлобив, но иногда мне хочется, чтобы человек, издевающийся над медведем, на своей шкуре испытал бы полновесный удар лапы с пятью крюкообразными когтями.
Ведь такой человек вряд ли выйдет сразиться с медведем один на один, вооруженный лишь рогатиной или кинжалом, как это делали наши далекие предки… Еще одно пожелание — чтобы такого деятеля посадили в эту клетку вместо медведя и обращались с ним соответственно. Не лучше и не хуже — точно так же.
Этого ему вполне хватило бы для того, чтобы по-другому взглянуть на привычные вещи. Так что не веселит меня танцующий плимутрок. Пусть лучше занимается своими прямыми обязанностями — кукарекает да кур топчет…