На вопросы Echo.az отвечает директор Правозащитного центра Азербайджана Эльдар ЗЕЙНАЛОВ
Н.АЛИЕВ
— На днях Верховный суд России постановил, что признание вины не может служить единственным основанием для обвинительного приговора. Считаете ли верным это решение?
— Еще в Древнем Риме признание вины самим обвиняемым считалось «царицей доказательств» (regina probationum) в том смысле, что делало излишними дальнейшие следственные действия. Следует учесть, что и набор методов следствия был в те времена невелик, часто ограничиваясь лишь пытками. Однако в дальнейшем подход к доказательством стал более гуманистическим. К тому же в распоряжении следователей уже была судебная экспертиза.
Позволю себе обширно процитировать книгу одного весьма известного советского юриста «Теория судебных доказательств в советском праве»: «В достаточно уже отдаленные времена, в эпоху господства в процессе теории так называемых законных (формальных) доказательств, переоценка значения признаний подсудимого или обвиняемого доходила до такой степени, что признание обвиняемым себя виновным считалось за непреложную, не подлежащую сомнению истину, хотя бы это признание было вырвано у него пыткой, являвшейся в те времена чуть ли не единственным процессуальным доказательством, во всяком случае, считавшейся наиболее серьезным доказательством, «царицей доказательств» (regina probationum). …Этот принцип совершенно неприемлем для советского права и судебной практики. Действительно, если другие обстоятельства, установленные по делу, доказывают виновность привлеченного к ответственности лица, то сознание этого лица теряет значение доказательства и в этом отношении становится излишним. Его значение в таком случае может свестись лишь к тому, чтобы явиться основанием для оценки тех или других нравственных качеств подсудимого, для понижения или усиления наказания, определяемого судом. Такая организация следствия, при которой показания обвиняемого оказываются главными и — еще хуже — единственными устоями всего следствия, способна поставить под удар все дело в случае изменения обвиняемым своих показаний или отказа от них».
К этому мало что можно добавить, разве что имя автора: Андрей Януариевич Вышинский. Он был генеральным прокурором СССР в страшные 1935-1939 годы, когда люди под пытками признавались в чем угодно. Мне как-то подарили «Настольную книгу следователя», написанную под его редакцией.
Толстый и, поверьте, весьма интересный труд, довольно растрепанный за десятилетия его использования. Хозяин книги, сам бывший следователь, объяснил, что эта книга была настольной еще и потому, что была удобной для использования в пытках подследственных. Ее применение гарантировало сотрясение мозга, но при этом не оставляло видимых телесных повреждений на голове. Вот такая вот наглядная иллюстрация соотношения теории и практики. К сожалению, до сих пор иные чиновники правоохранительных органов считают раскрытие дела приоритетней, чем соблюдение прав подследственных и процессуальных норм.
— А какова ситуация в Азербайджане? В нашей стране после признания вины следствие продолжает поиск доказательств?
— В Азербайджане тоже есть существенный разрыв между теорией и практикой. Так, в теории одной из основ уголовного процесса является презумпция невиновности: всякий обвиняемый в совершении преступления признается невиновным, пока его вина не будет доказана в законном порядке, и не будет вступившего в законную силу приговора суда об этом (статья 21 Уголовно-процессуального кодекса). Человек не обязан доказывать свою невиновность, и все сомнения и разногласия должны толковаться в его пользу. Такой подход включает и право подозреваемого и обвиняемого не давать показаний вообще, если они касаются его самого или близких родственников (статьи 20, 90, 91 УПК). Об этом праве человеку обязаны сообщить сразу же по задержании (ст. 153.2.1 УПК).
Таким образом, на уровне законодательства признание человека не только не является «царицей доказательств», но и вообще не требуется. На деле же во многих случаях его стараются выбить. И для этого есть мощные стимулы. Много лет назад один высокопоставленный офицер МВД, споря со мной о пытках, спросил: «Зачем мне пытать арестованного, если мы за ним следили месяцами и у меня на столе вот такая пачка распечаток всех его телефонных разговоров? Если мы по часам знаем, когда и куда он ходил и о чем говорил?» «Вот поэтому вы его и бьете», — ответил я. — «Ведь санкции-то на прослушку телефона и квартиры вы не получили? Значит, эти аудиозаписи, как и показания вашей агентуры, засвечивать в суде нельзя. Вы знаете все, что делал арестованный и где он врет, и потому стараетесь подписать его под каждым словом, чтобы легализовать эту оперативную информацию». Этот мотив часто преобладает.
И тогда в ход идет давление на арестованного. В групповых преступлениях нередко встречаются взаимные оговоры. Человек не признает своей вины, но изобличается показаниями других проходящих по делу лиц, и сам в отместку их «топит». Создается впечатление доказанности вины, хотя показания у всех подельников и даже свидетелей могут быть выбиты и подогнаны под версию обвинения. Особенно сильное искушение у следователей возникает, если есть какие-то косвенные улики, указывающие на подозреваемого. Например, по первому убийству маньяка Чикатило был арестован, осужден и казнен другой человек — тоже в прошлом педофил и убийца, живший в той же местности. Он был гораздо более подозрителен, чем реальный маньяк. На арестованного оказали давление, заставив признаться и закрыв дело. За преступления «витебского душителя» Михасевича были осуждены 14 человек, один из них был казнен, а другой ослеп в тюрьме.
Кроме того, есть и такой фактор, как борьба за высокую раскрываемость преступлений, по которой Азербайджан, без сомнения, в числе всемирных лидеров. В первом квартале 2016 г., например, в Баку были раскрыты 94,4% убийств, в то время как в США этот показатель составляет 74%. Но вот убийства Эльмара Гусейнова и Рафига Таги почему-то годами остаются нераскрытыми, как и большинство насильственных преступлений против журналистов. Вполне обоснованно мнение, что высокие показатели могут быть результатом низкой регистрации преступлений (мы это ясно видим на примере изнасилований, которых регистрируется меньше, чем убийств), а также ликвидации «висяков» (нераскрытых дел) за счет того, что их берет на себя кто-то из арестованных.
Каждое из таких дел надо бы проверять с помощью теста, о котором говорил Вышинский: если дело рассыпается после аннулирования признания, то оно если не сфабриковано, то, по меньшей мере, расследовано некачественно. И здесь немалая роль у суда, который может провести т.н. судебное следствие, перепроверив выводы предварительного следствия. На это наивно рассчитывают некоторые из арестованных, которые дают следователю признательные показания в надежде отказаться от них на суде. Однако суд, как правило, игнорирует такие отказы. Примерами такого рода полна история сталинских времен.
Так, один из обвиняемых признался, что сжег мост через реку (в то время как тот был железным). Другой, кинооператор, заявил, что вредил кинопроизводству, «перепиливая оптическую ось объектива». Но в обоих случаях, к изумлению подсудимых, суд признал их виновными. Но даже сейчас нередки случаи, когда отказ подсудимых от признаний, заявления о незаконном давлении на них игнорируются без должной проверки. Некоторые из таких дел доходят до Евросуда, и если не изменить практику, то со временем их станет больше.