М.Шахбази
Интервью echo.az с известным российским режиссером, актером, сценаристом Владимиром Фокиным
— У вас техническое образование, вы работали преподавателем математики и технических дисциплин в донецком политехникуме. Что произошло, когда в вас включился режиссер? Это случилось вдруг, спонтанно или сознательно?
— Это распространенная в Интернете ошибка относительно моей профессии — я не преподавал математику, я вел технические дисциплины — промышленную электронику, ТОЭ (теоретические основы электротехники), электропривод и т.д.
Математика — это отдельная наука, которой я пользовался в прикладном отношении. Что же до смены жизненной парадигмы, то она произошла значительно раньше. Когда я преподавал, то уже ощущал себя режиссером, имея за плечами немалый опыт. Дело в том, что в 1956 г. на страну обрушился XX съезд КПСС, который вызвал колоссальный интеллектуальный взрыв, ну почти как революция.
И эта гигантская волна высвободившейся духовной энергии воплотилась в весьма широком диапазоне в самых разных сферах: в театре, в музыке, в науке, технике, вспомните хотя бы полет Ю. А. Гагарина. Все эти вещи взаимосвязаны и неслучайны, поэтому творческая, интеллектуальная активность распространилась среди интеллигенции не только гуманитарной, но и технической, не творческой, в привычном значении этого слова.
Назову в качестве примера ваших земляков Юлия Гусмана, братьев Ибрагимбековых и не только их. Многие люди в технических вузах приобщились к очень активным интеллектуальным и духовным (не в сегодняшнем религиозном понимании) исканиям, в том числе, возникло очень мощное движение студенческих театров.
Я учился в Харьковском политехническом институте, я — харьковчанин по происхождению и горжусь тем, что являюсь Почетным гражданином родного города, а кинематографистов в статусе Почетных граждан всего трое — Людмила Марковна Гурченко, Наталья Николаевна Фатеева и я. Кстати, Фатеева была первым диктором на Харьковском телевидении, и весь город был в нее влюблен.
Так вот в те времена у нас считалось стыдным не прочитать последней публикации в «Новом мире», «Звезде», «Неве», «Юности» или в «Иностранной литературе». Тогда же хлынули на экраны замечательные картины, поскольку многие режиссеры итальянского неореализма и французской «Новой волны» были нашей стране близки если не впрямую идеологически, то по пристрастию к левым идеям, социальным проблемам и т.д.
А ведь неореализм был сплошь из итальянских коммунистов, французская компартия была также очень мощной, фильмы были представлены замечательными режиссерами — Пьетро Джерми, Антонио Латтуада, де Сика, де Сантис, Феллини,Трюффо, А.Рене. Мы все жили в этом невероятно остром ощущении некоей важности нашей жизни.
Тогда же началось освоение Восточной Сибири, было открыто Самотлорское месторождение нефти, строились Братская ГЭС, БАМ, культивировалась романтика первооткрывателей.
Отсюда сильнейшее движение бардовской песни: Ким, Кукин, Клячкин, Новелла Матвеева, Городницкий, Ада Якушева, все люди этого поколения, феноменальные поэты, возникли как одной колонной: и Евтушенко, и Вознесенский, и Рождественский, Окуджава, Высоцкий, Ахмадулина, затем потрясающие в прозе люди: Аксенов, Трифонов, Рыбаков, лейтенантская проза, Шукшин, «деревеньщики», Гросман, Солженицын…
Начинался самиздат, и мы из-под полы любыми правдами и неправдами доставали «слепые» чуть ли не пятые экземпляры, напечатанные на машинке на папиросной бумаге, и все это «пожиралось» с невероятной скоростью за одну ночь. Врачи стали прекрасными писателями, вспомните Аркадия Михайловича Арканова, Григория Израилевича Горина,
Тогда же возник Жванецкий, и в это же время началось движение студенческих театров. Вот и ХПИ (Харьковский политехнический институт) это веяние не обошло стороной, и в 1964 г., когда мне было 18 лет я стал одним из руководителей студенческого театра, который мы с двумя моими старшими братьями сами и придумали.
Назывался он «Силуэт» и был не похож ни на какой другой — такой синтетический театр, в котором было возможно все: пантомима, театр теней, драма, кино… Мы его создали, придумывали и ставили довольно масштабные композиции и, без ложной скромности, мгновенно, с первого номера «Силуэт» рванул к немыслимым высям.
Была невероятная популярность сначала у себя в институте, потом в городе, затем это вышло за пределы Харькова, мы были участниками бесконечных концертов в Киеве, Москве, других городах. В основе у нас была пантомима. Время, конечно, берет свое, но раньше я был худым, как велосипед (смеется) и премьерствовал как в актерском плане, так и в режиссуре. У нас не было главных режиссеров, мы с моими братьями (одного, к сожалению уже нет) были как один человек.
Когда-то, в конце 80-х наши друзья по институту провели вечер бывших инженеров, «изменивших профессии». Кроме меня там были Аркадий Инин, режиссер Валерий Харченко, театральный режиссер Гарик Черняховский и много других людей, которые пошли кто в театральную режиссуру, кто в литературу, немало других людей талантливых и достойных во всех отношениях.
Я все время поддерживаю дружбу с харьковчанами, моими друзьями, к сожалению, ряды наши редеют, но это, увы, естественный процесс.
Возвращаясь к нашему театру, он, как уже было сказано, назывался «Силуэт», был всежанровым, это являлось нашим ноу-хау, ввиду отсутствия здоровой самооценки мы считали себя вправе совать свой длинный нос в любые области (смеется), виды искусства, и подключали все, что нам было необходимо, к примеру, кино, драматический театр, хореографию.
Но прежде всего — пантомима и театр теней, они являлись ключевыми направлениями. Это было неожиданно, ново, свежо, ничего подобного тогда не существовало, поэтому и по линии ЦК комсомола Украины, и по линии ЦК комсомола Союза ССР нас приглашали на правительственные и неправительственные концерты, и наши отдельные программы, с которыми мы ездили по всей стране, поверьте, были широко известны.
Мы даже приняли участие в первом и, к сожалению, единственном всесоюзном Фестивале студенческих театров, было это в начале 1967 г. Председателем жюри являлся Аркадий Исаакович Райкин, в Москву съехались студенческие театры со всего Союза.
Это стало заметным и совершенно неожиданным событием в театральной жизни Москвы: все ждали, что приедут так называемые СТЭМы (студенческие театры эстрадных миниатюр, кстати, у нас в институте был и такой, им руководил Аркадий Инин), а приехали театры с очень серьезными, фундаментальными программами, спектаклями по оригинальным сценариям, и серьезными работами на традиционной драматургии и прозе. Фестиваль выдвинул пять равных лауреатов, Москва жила этим событием, Райкин был просто потрясен.
Кстати, присутствовал театр «Парнас» из Одессы, тогда я впервые услышал про Жванецкого, его все ждали как самый сильный и самый яркий, но как ни парадоксально, он был скорее СТЭМовского характера, и на фоне наших экспериментов и невероятного авангарда прозвучал не очень убедительно.
Нас было пять лауреатов, театр «Наш Дом» Марка Розовского, Челябинский театр братьев Морозовых — Анатолия и Бориса (кстати, Б. Морозов сейчас главный режиссер театра Советской Армии), был еще казанский театр, театр МАИ (Московского авиационного института), и наш «Силуэт».
Как лауреаты национального Фестиваля, мы участвовали в 1967г. в Фестивале Фестивалей, куда съехались победители национальных конкурсов со всего мира. Это было во Вроцлаве, в Польше, феноменальный фестиваль и совершенно потрясающие театры.
Как-то в Харьков заехал Марсель Марсо со своим партнером Пьером Вери, у него была великолепная программа, мы пригласили его к себе на спектакль, по окончании которого я выслушал много всего, чего и повторять неловко, и он пригласил меня немедленно и сейчас же ехать с ним в Париж, в молодежный театр, который он набирал.
Представьте, каково мне было объяснять человеку свободному, бесконечно далекому от наших реалий, почему я, гражданин СССР, не могу принять такое предложение и что сейчас как-то не до Парижей. Хотя, правду сказать, именно в это время мне нужно было защищать диплом в ХПИ.
В общем, в ту пору я уже вовсю мечтал о режиссуре, но сначала, конечно, была мысль об актерстве, тут существенное влияние оказал Харьковский дворец пионеров, там был потрясающий педагог Петр Львович Слоним, он-то и «подсадил» меня на лицедейство.
Между прочим, из этого же Дворца пионеров вышла и Людмила Гурченко, я очень хорошо помню ее родителей, они были массовиками-затейниками, словом, там я приобщился к актерству, и оно было достаточно успешным, можно даже сказать, выбился в лидеры.
В шестидесятые во ВГИКе существовал Театр пантомимы под руководством Румнева Александра Александровича, в котором на ведущих ролях был наш с вами общий знакомый Игорь Ясулович, он был там одним из первых. В Украине же царила тенденция «не отстать от Москвы», и конечно, она не могла обойти стороной Харьков — средоточие интеллектуальной мощи республики.
Мне предложили открыть на кафедре сцендвижения в киевском театральном институте им. Карпенко-Карого отделение пантомимы в качестве альтернативы ВГИКовскому, и даже соперничать с ним. Однако я отказался, ибо подошло время защиты диплома, но главным было опасение, что стану заложником этого вуза, и что там же придется учиться режиссуре, а этого совсем не хотелось.
В Харькове меня оставили на кафедре электрофизики, в Лаборатории техники высоких напряжений и преобразователей токов. Жизнь шла своим чередом, во ВГИК поступили Аркадий Инин, Валерий Харченко, и я тоже готовил себя к этому вузу. А потом, как гром среди ясного неба, вышел указ, что офицеры запаса, коим являлся и я, призываются на военную службу на 2 года. Ошеломляюще и неожиданно, и никто не был к этому готов.
Я командовал стартовым взводом зенитных ракет в звании инженер-лейтенанта, 2 года жизни было вычеркнуто. Тем не менее я не жалею о службе в армии и прохождении серьезной школы жизни, мой театр, естественно, остановился, работая почти вхолостую.
Он существует до сих пор, в 2014 году ему стукнуло 50 лет, отрадно, что там помнят меня и моих братьев, как «отцов-основателей», но вполне естественно, что сейчас там все другое. В последний раз я выходил на сцену в качестве мима уже во время военной службы, меня вызвали из Херсона в Москву, выступление было в Кремлевском Дворце Съездов, там проходило всемирное совещание коммунистических и рабочих партий, числом 69 со всего мира.
Из Харькова вызвали мою партнершу и осветителя, моего друга. Мы с партнершей выступали на экране в теневом театре, показывали самый первый из придуманных нами номеров и, надо сказать, что этот последний в моей карьере мима аккорд был чрезвычайно успешным.
Затем в моей судьбе был переезд в Донецк, откуда родом моя супруга, ибо в Харькове мои родители жили в коммуналке, и места практически не было. А женился я еще до армии, а когда меня призвали, моя Людмила тут же, бросив работу в Харьковской консерватории, где у нее были блестящие перспективы, переехала в Херсон, к месту моей службы, и 2 с лишним года проработала педагогом в музыкальном училище. Сейчас она тоже преподает фортепиано в Музыкальном училище при Московской консерватории.
В Донецке я преподавал в техникуме, но мысли о ВГИКе не давали покоя. Задача эта оказалась очень сложной, и поступил я не с первого раза. Точнее, поступил, но меня не зачислили из-за парня, который шел передо мной по списку, у него было чуть большее количество баллов, мне же сказали, что мандатная комиссия работу окончила.
Это была мастерская С.А. Герасимова. Меня уговаривали ехать к нему, походить на его курс, что, дескать, обязательно возьмет после первого семестра, но это было, увы, невозможно, в 1972 г. у меня родилась дочь. Тем не менее меня продолжали убеждать увидеться с Герасимовым, он был в Карловых Варах и должен был вернуться 1 сентября, как раз в тот день, когда я должен был везти студентов в колхоз (смеется).
Пришлось это мероприятие отодвинуть на 2 дня, поехал в Москву, большого труда стоило пробиться через свиту, которая вечно его сопровождала, а я человек, совершенно не приспособленный к тому, чтобы толкаться локтями и лезть в поле зрения. Тем не менее мне удалось попасть ему на глаза и объяснить ситуацию с моим зачислением. Герасимов в момент вскипел, вызвал помощника, начал выяснять как и что, а под конец приказал своей «правой руке» дать мне его номер телефона и настойчиво потребовал, чтобы я ему позвонил. Звоню, а в ответ слышу, что у него не получается сегодня, просит встретиться завтра. А завтра я должен уезжать!
Не беда, говорит, звони из Донецка. Я уезжаю со студентами, в глухую деревню, собираем тыквы, баклажаны. Продолжал звонить раз, другой, потом решил более не пытаться, несмотря на увещевания жены. Ехать и просить, быть в положении бедного родственника меня не устраивало категорически.
Прошел год, надо было подавать документы на заочный конкурс во ВГИКе, срок был до конца апреля. Раньше мастерская насчитывала 15 человек — 5 иностранцев, 5 из республик Союза, и тоже вне конкурса, за остальные 5 мест и разворачивалась борьба. Люди высылают свои творческие работы, а к июню — июлю начинаются экзамены.
Мне позвонили с учебной части, спросили, почему я не прислал документы. Я ответил что-то в скептическом духе, в ответ же услышал категорическое требование прислать документы. Оперативно собрал папку, и через проводника поезда моя папка была переправлена во ВГИК . Меня вызвали, и дальше я уже не получил ни одной четверки от начала и до окончания ВГИКа. Вот такой мой ответ на ваш короткий вопрос (смеется).
— Иногда можно слышать, что те или иные режиссеры оправдывают свои неудачные постановки плохими сценариями. Я всегда вспоминаю в таких случаях свою беседу с Борисом Клюевым, он рассказывал, что вы — третий режиссер, которого пригласили снимать «ТАСС уполномочен заявить» и у вас все получилось. Так, может, дело не в сценариях, а в профессионализме?
— Вопрос более сложный, чем может показаться, он скорее индивидуальный. К примеру, Андрей Тарковский был вторым по счету режиссером на «Ивановом детстве». Картина была почти полностью снята по повести Владимира Богомолова «Иван», очень сильная повесть, но картина сильнее. Он написал новый сценарий и снял шедевр!
Забегая вперед, скажу, я принимал самое активное участие в работе над сценариями своих картин «Дом для богатых», «Клуб женщин» по В. Гребневу, или «До первой крови» по Г. Остеру, «Пятый ангел» по Э. Володарскому.
Но могу сказать со всей ответственностью, что картины были сняты по сценариям тех людей, которых я назвал, естественно, я привнес очень многое как режиссер, материал прорабатывался от и до, но это было именно режиссерское участие.
А первые мои картины — «Сыщик», «Александр маленький», «ТАСС уполномочен заявить» — это фильмы, которые снимались по изначально невыносимо слабым сценариям, которые приходилось писать практически заново.
Чуть отступая назад — в советское время было такое понятие, как прописка, делающая невозможным выезд за пределы своего региона, в командировку или в гости — это пожалуйста. Но жить и работать — только там, где прописан! Думать о какой-то серьезной режиссуре не имея московской прописки было бессмысленно.
Но мой мастер, Юрий Павлович Егоров, прекрасно ко мне относился, я очень многим ему обязан и буду помнить об этом всю жизнь. Юрий Павлович верил в меня, и надо признаться, я был у него немножко на особом счету (смеется). Он довольно рано начал меня приобщать к студии М. Горького, где был художественным руководителем Первого творческого объединения.
Меня познакомили с редакторами, там очень тепло встретили и стали давать читать сценарии. А сценарии эти, как бы поделикатнее выразиться, такое… Я читаю и отказываюсь, читаю и отказываюсь, чем вызываю сильнейшее удивление, дескать еще только учится во ВГИКе, а уже крутит носом (смеется).
Я замечаю, что редакторы теряют ко мне интерес, и вообще читаю в глазах «а не много ли он на себя берет».
И наконец попадается мне сценарий под названием «Сыщик», слабый, примитивный, но! Внутри было два момента, которые меня царапнули. Первый — это фантазии главного персонажа, который представляет себя героем, я кстати сделал так, чтобы стереть эту грань между фантазией и реальностью и ключевым моментом является фраза проводницы «Заречная, вы просили предупредить».
Кино продолжается, но меняется окраска, колорит, жанр, начинается какая-то ахинея, и все абсурднее, и все глупее… Когда я впервые показывал фильм на студии Горького, поначалу слышу восторги, как все замечательно, и надо же — первая картина, а потом ропот: «Что происходит? Он что, идиот?», и когда история доходит до полного маразма и все опрокидывается — замирание и шквал хохота в зале и ясно, что это розыгрыш и не такой уж он идиот как показалось… (смеется).
Был и второй момент в сценарии, когда сержант милиции Кулик и бандит Паленый меняются ролями, и бандит начинает преследовать, гнать сержанта. Вот эти два момента меня зацепили.
Хотелось сделать ироничную, смешную картину, где нет никаких жанровых запретов, где можно от фарса прыгнуть в трагедию, напряженность сменить буффонадой. Для меня это не производственный милицейский фильм, а история Давида и Голиафа победы силы Духа над силой Силы.
Когда Ю.П.Егоров узнал о моем выборе сценария и ознакомился с ним, то просто ошалел. Он стал меня избегать, мы не разговаривали дней 10. В один прекрасный день мне все-таки удалось его поймать, благо на студии Горького длинные коридоры оканчиваются лестницами по краям, и можно зайти или обойти с обеих сторон.
Очень сухо мне отвечает, что никто ни от кого не бегает, мой выбор сценария он считает не самой удачной шуткой. Я стою на своем, чем вызываю сильнейшее удивление и интерес.
Я говорю, что пока не все готово, сценарий мной переписывается полностью, прямо на обратной стороне оригинала и получается принципиально другая работа. Юрий Павлович — человек очень талантливый и очень осторожный сначала назвал меня сумасшедшим (смеется), а потом напутствовал словами, что нужна крепкая картина, чтобы доказать, что я производственник, чтобы получить прописку.
Это было своего рода благословение, картина была запущена, он же помогал чем мог, и я очень многим обязан своему Мастеру.
— Остается ли время на телевизор, и что именно вы предпочитаете смотреть?
— Телевизор смотрю, наверное, больше чем следовало бы, но это не значит, что постоянно торчу возле него. Перестал смотреть всякие ток-шоу, одно время было совершенно невозможно, для меня невероятно болезненно то, что происходит в Украине и в России, вокруг и внутри, потери большого количества людей, оказавшихся по разные стороны баррикад.
— Как проходит ваше свободное время, досуг, есть ли у вас хобби?
— Я отношусь к довольно узкому кругу людей, у которых хобби совпадает с профессией. Если я чего-то и не люблю, так это как раз досуг. Пассивные отдыхи типа пляжей — это не для меня. Читаю, хожу в театр, кино, общаюсь с друзьями, посещаю концерты, благо женат на человеке, сведущим в музыке, она меня просветила и продвинула в этом направлении. Вот вам и досуг!
— Блиц. Любимый фильм, любимый писатель, любимый композитор.
— Любимый фильм «Амаркорд». За нам может последовать более обширный список (смеется). Любимый писатель — Владимир Набоков, Марсель Пруст. Сейчас увлечен Львом Толстым.
Музыкальные предпочтения — Бетховен, Лист, Гаврилин, ранний Шнитке, Шостакович. У меня есть друзья композиторы 3-го направления, как они себя называют, это В. Дашкевич, с которым я сделал 3 картины, Э. Артемьев, с которым также сделал 3 картины, много лет дружу с Е. Крылатовым
— Ваши пожелания себе, вашим зрителям, читателям.
— С подавляющим большинством зрителей я лично не знаком, но мне не стыдно взглянуть в глаза ни одному из них в связи с теми картинами, которые я снял. Они могут нравиться или не нравиться, но никто не может меня упрекнуть, что я был нечестен, неискренен или недобр к человеку.
Сегодня много такого кино, где автором движет именно нелюбовь к человеку. Такая позиция легко монетизируется либо в буквальном смысле, либо в форме удовлетворения честолюбия. Мне хотелось бы пожелать и себе, и читателям, чтобы у меня была возможность снимать кино для своего зрителя, поскольку делаю это исключительно с одной целью — мне важно что-то сказать людям, каждую свою картину я рассматриваю как некоторое высказывание, послание.
Меня очень огорчает, что сегодня в названии подавляющего большинства киностудий присутствует слово «энтертейнмент», развлечение, за которым люди идут в кинотеатры, чтобы через попкорн и кока-колу подразвлечься и расслабиться.
Для меня такой подход к кино неприемлим, кино — это всегда поступок, важный разговор о жизни, который я пытаюсь вести с моими зрителями. Сейчас мне не дают делать того, что хочется мне, а на то, что предлагают, я не соглашаюсь именно потому, что не хочу утратить право открыто смотреть в глаза своим зрителям, и домочадцам.